драббл

[labim]

название: Другая лестница
снова о том, как Сэм в Стэнфорд уходил
где-то 400 слов
Джени в день рождения (ты уж прости меня за такой подарок, понадеюсь на то, что ты любишь ангст и напишу потом что-нибудь веселое обязательно )

Это все мысли о новой жизни. Возможно, просто глупые мечты, так думал Сэм, открывая тонкий конверт с плохо пропечатанным полумесяцем штампа о дате отправки. Стэнфорд – бесконечное новое будущее, замена всему, что он знал, любил и ненавидел. Не просто следующая ступень, а совсем другая лестница с широкими гладкими перилами, теряющаяся где-то высоко, так, что не достать взглядом. Не издающая скрипа или других звуков, кроме мягкого отражения уверенной поступи идущего.
Мысли о новой жизни. Своей собственной. Они стучали в висках горячечным бредом, затянувшейся лихорадкой, но казались гораздо рациональнее всего, о чем когда-либо бредил Сэм. Одно лето он мечтал о диновых лопатках. Думал: а что если провести ладонью между, собрать, втереть в кожу капли горько-соленого пота, а потом подуть легонько, подойти ближе, чем на расстояние вытянутой руки, ближе, чем это вообще возможно. Что бы Дин сказал тогда. Что сказал бы отец?
Как-то раз Дин упал спиной на гнилые доски, не на охоте, просто ремонтировал сарай, помогая престарелой соседке; там, где должна была прикоснуться ладонь Сэма, остался уродливый шрам, - словно напоминание о том, чего никогда не будет.
Лихорадка не проходила, наоборот, мучила изо дня в день, подгоняя, обещая избавление и покой - стоит только встать и пойти. Словно кто-то нашептывал из-за плеча: ну что же ты, чего ты ждешь? Тебе не место здесь и ты это знаешь. Сэм знал. Он не взял с собой почти ничего, медленно брел по безлюдному переулку, срезая путь до главного шоссе. Ночь опускалась прохладой и темнотой, уличная собака, исхудавшая, прятала нос в лапы у черного выхода какой-то забегаловки. Движения становились вязкими, затылок вспотел, казалось, чем дальше Сэм уходил, тем сильнее, быстрее стучало сердце, и кровь вторила гулко в уши при каждом шаге.
- Ты же не серьезно, - сказал Дин. - Сэм, ты не можешь уехать.
- Только это я и могу, пойми же, - хотел ответить Сэм, но промолчал. Слова ничего не решали и не объясняли. Разве не было хуже от них, всегда, сколько он себя помнил? Сэм сбросил сумку с плеча, выкрикивая:
- Что я должен был сказать тебе, что?!
Что…что… - отскакивало от обшарпанных стен.
Слезы жгли глаза, и Сэм вытирал их кулаком, как в детстве, задыхаясь от стыда и страха, пока тонкая нить, натянувшись, не лопнула где-то внутри. Поднявшийся ветер вплетался в волосы, гнал мусор по асфальту, шелестел листвой – заговаривая боль. Отпуская.